Гори, ведьма, гори! (сборник) - Страница 92

Дахут смотрела на меня, и я удивился, почему не видел ее раньше. На ней тоже белая одежда их плотного хлопка, но пояс золотой, а его меняющиеся символы красные; и лента красного золота перехватывала волосы, и золотые красные браслеты. В руке она держала золотой серп с острым, как бритва, лезвием.

Они закрепили на мне пояс с черными и серебряными символами, одели на голову венок из черных дубовых листьев. Де Керадель снял с пояса черную кувалду и вложил мне в руки. Я отшатнулся от ее прикосновение, и кувалда упала. Он подобрал ее и сжал вокруг мои пальцы. Я попытался разжать их и не смог, хотя прикосновение кувалды вызывало отвращение. Я поднял кувалду и посмотрел на нее. Очень тяжелая и древняя… как и пояс… Вырезана из одного куска, из самого сердца дуба; в центре ручка, концы массивной головы тупые…

Mael bennique! «Ударяющий в грудь!» Разбиватель сердец! Я понял, что чернота его не от возраста, а от красного крещения.

Возбуждение спало. Что–то во мне поднималось из самой глубины, пыталось разорвать кандалы, шептало мне… шептало, что я должен покончит с ударами этой кувалды, что я пришел издалека, из самого Карнака, чтобы убить Дахут… и что бы ни случилось, я не должен пользоваться этой кувалдой… но должен идти дальше, идти, как я шел в древнем Исе… встретиться и даже смешаться с этим древним злом…

Де Керадель яростно смотрел на меня, адский огонь пылал в его взгляде:

– Ты один из нас, Носитель Кувалды!

Дахут коснулась меня рукой, прижалась к щеке. Возбуждение вернулось, протест из глубины забылся. Но какой–то отголосок остался. Я сказал:

– Я один из вас, но кувалду не возьму. – Дахут прикоснулась ко мне снова, пальцы мои разжались, и я отшвырнул кувалду.

Де Керадель угрожающе сказал:

– Делайте то, что я приказываю. Подберите кувалду.

Дахут сладко, но с такой же смертоносной угрозой сказала:

– Терпение, отец. Он понесет блюдо и кувшин и поступит с ними, как предписано. Он будет питать огонь. Если он владеет кувалдой не по собственной воле, это бесполезно. Имей терпение.

Он яростно ответил ей:

– Ты уже однажды предала отца ради любовника.

Она спокойно сказала:

– И могу снова… и что ты можешь сделать, отец?

Лицо его побелело; он поднял руку, будто хотел ударить ее. И тут в его глазах появился страх, как тогда, когда он говорил о Силах, которые сможет вызвать и приказывать им, а она добавила:

– Или они будут приказывать нам.

Рука его опустилась. Он поднял кувалду и дал мне блюдо и кувшин. Мрачно сказал:

– Идемте.

Мы вышли из комнаты, он по одну сторону от меня, Дахут по другую. Спустились по лестнице. В зале находилось множество слуг. Все в белой одежде и с незажженными факелами. Когда мы появились, все они опустились на колени. Де Керадель нажал на стену, часть ее отошла, обнажив уходящие вниз широкие каменные ступени. Рука об руку мы пошли по ним, слуги за нами, пока не остановились перед сплошной стеной. Де Керадель снова нажал, часть стены медленно и плавно, как занавес, поднялась.

Она закрывала вход в обширное помещение, высеченное в скале. Долетел резкий удушливый запах и рокот множества голосов. Помещение освещалось не ярко, но свет был чистый и прозрачный, как сумерки в лесу. На нас смотрело свыше ста мужчин и женщин, у всех широко раскрытые пустые глаза, все восхищенно смотрят в другой мир. Но нас они видят. Вокруг всей пещеры маленькие помещения, оттуда выходят все новые и новые люди; женщины несут на руках детей; дети побольше держаться за юбки матерей. И у детей тоже широко раскрытые глаза.

Де Керадель поднял булаву и крикнул им что–то. Они ответили на крик, подбежали к нам и упали лицом вниз. Подползали, чтобы поцеловать мне ноги, ноги де Кераделя, стройные ноги Дахут.

Де Керадель начал петь, пение низкое, звучное, древнее. Дахут подхватила песню, и я услышал, что сам пою, хотя не понимал языка. Мужчины и женщины встали. Они тоже запели. Стояли, раскачиваясь в такт. Я смотрел на них. У большинства лица истощенные, старческие.

Одежда как в древнем Карнаке, только лица другие, чем у жертв в Карнаке.

На груди, над сердцами, сверкание, только у многих оно тусклое, пожелтевшее, умирающее. Только у детей яркое и устойчивое.

Я сказал де Кераделю:

– Слишком много стариков. Суть жизни у них истощена. Нужны молодые жертвы, в которых огонь жизни горит высоко.

Он ответил:

– Разве это важно? Любая отбираемая жизнь – жизнь.

Я гневно сказал:

– Важно! Нам нужны молодые! Не эти старики со старческой кровью.

Он посмотрел на меня в первый раз с того момента, как я отбросил кувалду. В его горящих глазах расчет, удовлетворение и одобрение. Посмотрел на Дахут, она кивнула и прошептала:

– Я права, отец, он с нами, но… терпение.

Де Керадель сказал:

– Молодые будут… позже. Сколько угодно. А пока придется обойтись тем, что есть.

Дахут коснулась моей руки и указала. В дальнем конце пещеры рампа вела к другой двери. Дахут сказала:

– Время идет, мы должны сделать, что можем… сейчас.

Де Керадель продолжил песнь. Мы пошли втроем перед рядами раскачивающихся поющих мужчин и женщин. Слуги с факелами шли за нами, дальше – поющие жертвы. Мы поднялись по рампе. Беззвучно открылась дверь. Мы прошли в нее и оказались на открытом воздухе.

Де Керадель прошел вперед, пение его становилось все яростнее, все более вызывающим. Ночь облачная, вокруг нас вились клочья тумана. Мы пересекли широкое открытое пространство и вступили в темную дубовую рощу. Дубы вздыхали и шептали, потом ветви их задрожали, листья зашумели, подхватив пение. Де Керадель приветствовал их поднятой кувалдой. Мы миновали дубы.